Часть 6: “Или я, или ты” – история материнства в моем роду
И снова “спойлер”: за последние четыре дня жизнь синхронизировалась с моими внутренними процессами, и тема настолько двинулась вперед к исцелению, что некоторые вещи теперь записывать странно. Зато… получается, жизнью написались последние главы на сегодняшний момент.
Ниже – родник ресурса после мрачных предыдущих текстов. Не смогла я без “передышки”. Жизнь, кажется тоже 🙂
——————-
Несмотря на то, что в беременность четвертым сыном я пошла совершенно сознательно, гормоны распорядились иначе, и в первый триместр меня захватывали волны тревоги, обнаженной ранимости и одиночества. Это было что-то больше меня, волны, пришедшие с другого материка, материка моего нового ребенка, и все же, мы были едины родовой историей, мама и ребенок, – и все это было мировым океаном нас.
Отбросив в сторону лирику и выражаясь проще – мне было головусносительно одиноко и плаксиво, ужасно хотелось к маме, прямо-таки предательски хотелось. Я злилась на это – настолько это вроде бы уже был пройденный этап, а тут он вылез неконтролируемо совершенно.
Но именно из ощущения, что это родовое одиночество матери по своей матери, мне удалось найти ресурс.
В день Покрова я нарисовала картину: родовую Матрешку. Именно она – иллюстрация к этому посту.
Ресурсная идея была в том, что родовая история очень-очень длинная, и когда-то же, до всех этих войн и голода, советского союза, перекареживших все материнские инстинкты, до моей бабушки и моей прабабушки и даже прапрабабушки, стопудово была та Праматерь, у которой все еще было хорошо, та, благодаря которой жизнь в роду все равно продолжается, треш трешем, а все равно мы стараемся выбираться, и эта ниточка, ручеек любви вьется как может. И исток этого ручейка, бывшего когда-то полноценным потоком – где-то там, за всеми прапрапрапра. Я прямо ясно почувствовала, что эта женщина в роду есть. Или даже женщины, просто дальше тех женщин, что видны мне сейчас, об боль которых мы разбиваемся.
И даже, даже если ну почему-то нет такой женщины, я вдруг осознала, что эта Праматерь, прапрапрабабушка любви – это я сама. У меня есть эта любовь к детям, и я передаю много больше, чем женщины до меня. И значит Поток этот будет длиться на поколения вперед. Я та, которая виднеется за чередой материнско-дочерней боли. Стоящая ЗА всем этим, покрывающая все это.
И само время – Покров. Время дает шансы на исцеление и обоснованную надежду. Жизнь – длится.
И еще один ресурс нашла я – питание родительской любовью из Главного источника – из самой Любви, из Бога. В привязанности с Ним/Ней можно найти исцеление – через надежность, беспрерывность, абсолютность, заботу, безусловность, принятие и любовь. На первом году жизни Демки это выразилось в серии писем “Главная опора: близость с Богом”, которые я издам в виде книги совершенно точно.
Моя вера весьма материалистична, и я понимаю, что Бог и есть я, и одновременно больше, чем я. “Находящееся внутри меня То, что больше меня”, – вот что для меня Бог.
И тогда это питание из собственной любви к жизни, спроецированное на любовь жизни ко мне. Это глубокая близость с собой. Мы часто чувствуем, что в истинной близости с другим – я и ты – рождается нечто большее, чем я и ты – МЫ, и то, что _между_ – рождает чувство Бога, когда речь идет про любовь.
Но в близости с собой, между мной и мной, между я и Я, которое наконец-то становится не бесконечно осуждающим и ненавидящим тебя надсмотрщиком, а заботливым Родителем, тоже есть Бог – эдакий генератор тепла, который выражается в хюгге, уюте нахождения в собственной реальности, где про простую жизнь, а не выживание, где радость мелочей и ценность большого, где про покой на душе и лад, и ясность. И это тепло – самовырабатывающееся просто от факта жизни и любви себя в ней и ее в себе. Вот ею – можно питаться и питать.
И больше. Эта “мама” разлита повсюду, сложность не в том, что мамы нет, а в том, чтобы научиться заново просить и разрешить себе брат. Не осуждать себя за это, и не гнобить себя еще только на этапе желания взять это.
Сложность в том, чтобы мышцами разума обнаруживать эту маму не только в своей биологической, разбиваясь об это, и обязательно
не только в одном каком-то человеке, будь то лучшая подруга или мужчина, в которого ты влюблена много лет, а он недоступен. А мочь видеть ее микрочастицами даже в случайном small talk где-нибудь в транспорте, в водителе такси, с которым удачно вышел очень поддерживающий разговор, в помощнице по хозяйству, которую ты себе организовала, и в том, как она складывает аккуратно чистое белье на полках, хоть ты об этом и не просила.
И главное, в том – чтобы _присваивать_ это, принимать, впитывать и насыщаться.
И тогда твоя биологическая мама становится просто мамой, у которой многое не удалось, но, кстати, что-то все же удалось.
И ты можешь внезапно видеть это. Это совершенно циничные крохи, но когда у тебя уже переварен факт чудовищного материнского извращения, у тебя, как, наверное, у паталогоанатома, возникает ровная и спокойная способность разглядывать труп и даже находить в нем части тела, которыми можно и полюбоваться, какой бы насильственной смерть ни была, какие бы искажения тело ни претерпело. Видеть это, и радоваться красоте и цельности, необезображенности крох.
И мне есть, что вспомнить: купленный совершенно сюрпризно мне хомяк Прыгунчик, когда я болела долго и с высокой температурой.
А она приехала с птичьего рынка с сестрой и заговорщески, радостно, с удовольствием – подарила мне его. Не знаю, как это уместилось в душе того же человека, что с температурой сорок равнодушно или даже злорадно выгонял меня гулять с собаками зимой. Но это было.
У этого хомяка потом была и подружка, и я разводила их самостоятельно, а малышей мы отвозили на тот же птичий рынок – и это были мои личные карманные деньги.
Или что хоть она никогда не давала мне карманных денег, и это было моим огромным комплексом в подростковом возрасте, тем не менее, всегда откликалась на мою просьбу дать денег на конкретную очень вожделенную мной книгу. Мою любовь к книгам она уважала. Она – _видела_ меня в этом.
Или как однажды, когда я была еще совсем малышкой, лет трех от роду, она забрала меня из отряда в пионерлагере, в котором мне было смертельно плохо без нее, и взяла жить к себе в домик. (Мама работала там же в смены).
А текст про Демку вообще.
Беременность им, полная тревог и холода, начала влиять и на мое восприятие его. То, что происходит исподволь, не очень-то осознанно: “из-за него” у меня такой чернушный токсикоз, например. Или отдельное, огромное разочарование, что эта морда опять оказалась мальчиком. И это было уже прям как насмешка. Или как издевательство. Или высунутый не пойми кем язык из небесной канцелярии, из того отдела его, что заведует распределением младенцев по мамам на земле. “Нет, вот этой гражданочке дочку мы все-таки не дадим, не заслужила”. Или, может, сам Дема, растолкав ангелов и других будущих человеков, воззвал к Начальнику, сказав: “Слушайте, уважаемые, пустите без очереди, пожалуйста! У меня тут очень уважительная причина, вот справочка от самого Господа Бога!”
Тогда даже понимая это все, умилиться было трудно. Было обидно и зло.
Но когда я почувствовала, что что-то вот это странное, мутное, мое к ребенку – как через толщу воды, что любовь к нему будто покрывается слоем пыли, через который не очень виден свет и не очень чувствуется тепло, что вот эта фигня как с Юркой, – опять происходит… я забила тревогу во внутренних инстанциях по безопасности, и усилием воли поснимала сто одежек проекций со своего настояще-будущего сына. Чтобы видеть – его. Чтобы не повторить всей этой лажи.
Перед родами я стояла на крыше-веранде Нашей Нарнии под лучами закатного, розовато-персикового солнца сердцевины лета и просила Бога дать мне вполне понятный знак. Это был поиск благословения при входе во Врата между мирами – этого света и того.
Обернувшись, увидела свою тень на крыше Дома: силуэт могущественной крылатой птицы. Птицы синекрылой рода моего.
Я стояла, покрытая голубым ребозо – индейским палантином, который тоже, кстати, сыграл свою символическую роль в суицидальном периоде, о котором я писала раньше. Подаренный на день рождения Наташкой, в самые пики этого состояния, он был любимого цвета маленькой малышки Марьяшки, который мы с моей прабабушкой Стешой ласково называли “голубенький”. И именно она тогда стала для меня фигурой из детства, из которой я взяла хоть сколько-то любви, чтоб остаться тут. Как камертон на любовь.
И вот в этом ребозо, стоя на крыше, я размахивала руками как крыльями, а в рисунке солнца красками тени – частичка “как” и вовсе потерялась – это просто была Птица. Та самая Праматерь.
Роды стали уроком на закрепление: также как и я, он родился с определенными трудностями с дыханием.
Но в отличие от меня, новорожденной, оказавшейся первые два дня без мамы, мы прошли с ним реанимационную ситуацию под пристальным моим наблюдением, с приглашаемыми специалистами на дом. Я прям чувствовала тогда, как на свой страхи риск перепрошиваю историю, не спя двое суток после родов, держа его все время рядом с собой, отслеживая каждый его вдох и выдох.
Также как и я, он не был уверен, что мама ему рада. Я родилась девочкой, а не мальчиком, вопреки ожиданиям мамы и папы и горячему желанию отца. А он родился мальчиком. И когда на третьи сутки он впервые открыл глаза и у нас состоялся отложенный импринтинг, Встреча и контакт, первое, что я сказала ему: “Я так рада, что ты есть, сын. Спасибо, что ты родился у меня”. И я знаю: он понял. И я почувствовала тогда – он совершенно точно остается по эту сторону, и тема закрыта, и врата.
Он пришел таким, какой он есть, – непростой, нелегкий ребенок, и определенно заряженный на творчество.
Я также, как, видимо, и моя мама, чувствовала, что он шире меня своей мощью души, но все еще мой ребенок, а значит он – маленький, я – большая, и это очень целительно. Целительно, что я это понимаю.
И хоть это немножко из другой истории, будь она рассказана, но мощи Демиана хватило на то, чтобы принести с собой землю и наш дом, Нашу Нарнию, и вернуть мне папу в ближний круг, мы жили с ним следующие два года, и даже маму на время в контакт, и поднять благосостояние нашей семьи (мой доход, в смысле) в несколько раз.
А еще Демьян пробил пробку и в другом родовом потоке, разбудив в своем биологическом отце папу – себе и его старшему брату, и расколдовав чары “запретных детей”, проявившись и познакомившись и со своим дедушкой по отцовской линии и со своей бабушкой, со своим дядей и со своим двоюродным братом.
На фото – наше селфи с четвёртым сыном на той самой крыше, да только на рассвете, когда все кончилось и только началось.
Нет комментариев