Длина одной сигареты в десять лет

Вероятно, очень триггерный и тяжелый текст, вроде как об этом нужно предупреждать. Предупредила.
Этой ночью, прямо сейчас, десять лет назад я переставала быть женой.
На самом деле я переставала ей быть все эти десять лет, а в каком-то смысле останусь ею навсегда.
Отбойное течение в море — похоже на воронку травмы. Вот ты уже давным-давно выплыл, плещешься недалеко от берега, но приходит она, исподтишка, и огромной ручищей тянет тебя в глубину твоей боли. Вот берег рядом, вот ты спустя десять лет, уверенная, что все пережито давным-давно, вот твоя обычная жизнь, но внезапно – несмотря на близость ее, тебе кажется это все недостижимо далеким, потому что волна тянет и тянет в самую пучину.
Мы сняли друг с друга кольца, плакали оба. Благодарили за прожитые вместе пять лет.
Все началось с фразы: «О чем ты думаешь?» — он всегда задавал ее самым метким образом в мои отсутствующие глаза — когда я уплывала в какую-то параллельную реальность, другую жизнь, по которой тосковала. Туда, чего не случилось, потому что я вышла замуж. И я всегда и это единственное в чем — врала ему, говорила о предпоследней мысли. А о тоске своей не говорила.
Но той ночью я впервые сказала правду. Я просто не могла больше врать — в первую очередь себе.
«О том, что я хочу с тобой развестись». Это не было предложением, у этого не было срока действия, это было то, о чем я думала еще даже до того, как вышла замуж.
И начался разговор. Самый честный в нашей жизни. Потому что в какой-то момент он сказал:
«Я всегда знал это. Даже до свадьбы знал».
Я была родом из ледяного голодного по любви детства, и бросилась в первое в жизни тепло. Неважно — к кому, важно — к чему. А он любил меня больше жизни. В самом прямом смысле слова. Но меня ли.
Вот наша история брака двух молодых людей, прямого следствия травм своих семей.
Котеночья-клубковая любовь.
Мы говорили до рассвета, и где-то в районе полпятого утра у меня уже уплывал мозг, заплетался язык, я отвечала уже что-то, затянутая в сон, а проснулась — в пустой кровати.
Куда он уехал так рано?
— Ты где?
— Поехал оплатить кредит, потом на работу.
— Ты же знаешь, что мы все равно самые близкие друг другу люди? Что я у тебя есть? Что ты можешь говорить со мной?
— Да, Марьяшик, знаю.
В то утро он совершил попытку суицида. В больнице он пришел в сознание, сообщил врачам какие-то данные (хотел, чтобы его спасли? — никогда не узнаю). Думаю, бросил жребий или монетку — как судьба решит. А судьбе не понравилось, что с ней играют, или и вправду так своеобразно пришло его время, но она забрала его отсюда.
Череда феерических проебов врачей в виде прокола одного легкого, потом второго легкого, потом необнаружения этого в течение суток, потом дренажа — но в количестве одной штуки, а не трех, потом обнаружения, что и он один не работал, и трусливо присоединенные еще два, когда мертвое тело перевозили в морг на вскрытие. Абсолютно пьяные голоса по телефону, отвечающие в реанимации.
По факту он умер от врачебной безалаберности.
— Здравствуйте. Хочу узнать о состоянии Сергея Олейника.
— Сергей Олейник? Состояние без изменений. Ой, тьфу-ты, умер.
— Здравствуйте. Это жена Сергея Олейника. Хочу узнать о его состоянии. Он умер или его состояние без изменений?
— Умер.
— Во сколько и почему?
— Примерно час назад, наверное. Ну, он же не хотел жить. Вот и умер.
«Будь ты проклята», — слова его матери.
«Я хотел бы, чтобы в гробу была ты, а не он», — слова его отца.
По факту — может, и от безалаберности.
Но по внутреннему факту десять лет я искала форму выражения в слова — от чего.
Между бронебойной агрессивной защитой наружу, отрезанием всех и каждого, кто намекнул мне на мою вину, из моей жизни — навсегда. Не все люди, с которыми разводятся, кончают собой. Суицид — не случается в моменте, это психическое отклонение, корни которого уходят очень далеко — в детство.
С такой же силой вытесняемая всеобъемлющая вина за смерть другого человека, невыносимая, учитывая, что ты остаешься жить. Тебе с этим как-то жить. Как-то считать себя хорошей. Как-то в зеркало смотреть.
Потом я нашла слова.
«Об меня случилась смерть человека».
и
«Я виновата в том, что причинила ему очень сильную боль».
Но когда приходит отбойное течение, я ссутуливаюсь, во рту исчезает слюна, я не могу поднять глаз на мир, и задаю себе вопрос ёрничающим голосом: «Так как это — об тебя? ты что — машина что ли? Или кирпич на голову? Ты — отдельно от себя что ли в такой формулировке?»
Я включаю зажигалку, подношу к сигарете. Затягиваюсь. Выпускаю дым. Затягиваюсь, и снова выпускаю дым, длинно. Думаю о том, что, наверное, люди курят еще и для того, когда нервничают, чтобы непроизвольно делать это заземляющее дыхание — длинный вдох и затем длинный-длинный выдох, циклами. Время на контакт с собой.
И тогда вспоминаю? Или думаю? Или нащупываю почву под ногами.
Но я ведь точно знаю, что я хорошая. Я не хотела зла. Могу я на это опираться?
И приходят слезы. Я вспоминаю, что говорила тогда его отцу.
— Я не знала, что так случится. Я не знала, что так будет.
Я вспоминаю, как примерно также, маленькая, отчаянно говорила маме на какую-нибудь испорченную вещь или разбитую вазу годика в четыре, умоляющим голосом:
— Я не знала, я по случайности.
А она отвечала, отвратительно, хлестко:
— За нечаянно — бьют отчаянно.
И я проваливалась в бездну отчаяния, неизбывности, бесконечности своей плохости.
Что же это за лейтмотив, в котором меня бьют отчаянно всю мою жизнь? За нечаянно — саму себя бью.
Слушаю это внутри внезапно критическим взглядом, взрослым, отрешившись от травмы, отрешившись от ресурсов, верчу эту мысль как занимательную задачку. Ведь это же ужасно несправедливо — так говорить ребенку. Материнский гнев переполняет меня. И я выруливаю на сострадание себе.
Я слышу себя. Мне было каких-то 23 года — в конце брака. А в начале, где собственно и заложилась бомба финала, всего 18. Была ли я маленькой? Точно незрелой — чистым продуктом своей родительской семьи, неассимилированным следствием травм, полученных в ней. Могу ли я всерьез спрашивать с себя той?
Так приходит прощение, и я чувствую, что волна отступает. Я вновь могу видеть весь океан и берег.
Стыдно ли мне, что я выношу это сюда, самое интимное, про нашу с ним ночь последнюю, про его смерть?
Я освобождаюсь. Своей смертью он навсегда оставил след в моей судьбе. Шрам, искореживший тело. Десять лет в попытке «чтобы как раньше», пока не поняла, что как раньше — уже никогда, теперь только — а как теперь.
Мне тяжело или честнее живется. Я не верю в жизнь вечную, в ангелов, в переселения душ. Но этой ночью я хочу услышать, что бы сказал он мне, если бы говорил со мной сейчас? Недавно осознала, что я всегда была его младше на 5 лет. А в этот свой год — я стала старше его на 5 лет, он умер в 28, мне сейчас 33.
Он сказал бы мне:
«Кисонька. Девкус мой, девочка моя. Жена моя. Или не жена уже. Марьяшка. Я не хочу, чтоб ты чувствовала себя виноватой. Ты знаешь, я ужасный дурак. Я жалею. Прости меня, что я оставил тебя с нашими малышастиками. Мне очень больно, что у них нет меня. Я знаю, ты убиваешься по тому, как все не так у тебя с ними. Я вижу. Так вот, это не так. Ты огромная молодчина, и я тобой очень горжусь».
Господи, я не знаю, как мне дописать этот текст.
А я отвечаю тебе.
«Я верю смерти. Помнишь, мы боялись с тобой как дети Пиковую даму — смерть, которая снилась нам по очереди? Она казалась злом. Но на самом деле она жизнь. И любовь, и бог — как угодно ее назови, суть одно. И я ей верю абсолютно. Без за что, без почему, без вот этого всего. Только так возможно жить, если верить смерти. Я простила тебя как мужа, как друга моего. Но я не могу тебя простить за наших детей. И за свое материнство. Я отдала долг жизни — в симметричной совершенно ситуации. Был и у меня год суицида. Во всю эту хреноту не верю, но если бы верила, ты посмеешься, то кармическая расплата пришла. Мне просто важно, чтоб ты это знал.
И еще — я тебе безмерно благодарна. За каждый подаренный цветок, за каждое ласковое движение по моему телу, за каждый съеденный бутерброд с чаем за компом с сериалами. За кольца — на рождения сыновей. За наших сыновей. За двух любимых человек, за мою семью — Роя и Юру. За мою молодость, в которой я оказалась внезапно любима и получила передышку длиною в пять лет — безопасности и тепла, уюта и безмятежности.
Ты подумал в то утро, что я жалею, что была твоей женой. Но я горжусь этим, счастлива этим. Я счастлива была быть твоей женой.
Хотя в моменте это не переживалось так, но теперь я старше тебя)) и с высоты моего опыта) точно это переживаю так».
Моветон ли выкладывать это в сеть? Ты сейчас читаешь это. И ты. И ты.
И мне очень важно это.
Я жила с отбойным течением внутри своего океана десять лет. Вру. Десять лет как я разбила нечто серьёзнее, чем вазу, поэтому бить отчаянно стало за что.
Я сейчас делаю что-то этим текстом, прямо в моменте. Себе. Тебе. Тем, что между нами.
Выбрасываю сигарету, которую не докурила. Не люблю, как противно становится телу внутри от неё.
Успокоилась. Волна ушла или нет, но я знаю, где она, и научилась выбираться.

Нет комментариев

Вы должны авторизоваться, чтобы оставить комментарий.