Пора зрелого материнства

Я попробую облечь в слова свои чувства. Я переживаю их с нежным, робким упоением, вчувствываюсь, восхищаюсь самому факту – их переживанию, как восхищаются порой красоте цветка или пейзажа, и думают, до чего же жизнь прекрасная, чудесная.

Так и я вошла, по-видимому, в пору зрелого материнства. Зрелость эта вряд ли зависит от возраста детей или от их количества, мне думается, что она напрямую связана с непосредственной зрелостью самого родителя.

И то простое, что сейчас я попробую подхватить, не искажая – дать словесную форму, может быть, вам даже покажется очень узнаваемым (наверняка! вы же тоже мамы), и мне оно тоже было знакомо с самого первого дня рождения моего первого сыночка, и все же то, какими цветами и ароматами расцветает это сейчас во мне – сравнимо может быть с тем, как принюхавшись к верхнему слою многосложного аромата, научаешься чувствовать – вроде бы то же самое – но самое тонкое, самое нежное и едва уловимое.

Это картинки. Они впечатываются принтами в память, нанизываются на нить радостей в моей жизни, и уверена, будучи повидавшей виды старухой, я буду украшена именно этими бусами – как самой большой своей драгоценностью.

Я возвращаюсь домой под утро, и вижу, как все мои дети – самый маленький малыш, малыш-ребенок, и малыш-полуподросток, в разных позах – кто калачиком, кто закинув ноги на соседнего брата – звездочкой, спят под огромным пледом у меня на кровати. И сердце – бог с ним, что заходится нежностью – больше: я имею счастье и сокровенную радость, переживаемую как чудо – видеть -одновременно – своего Ребенка – единого в трех лицах, тех, что снуют своими деловыми попами в течение дня, с которыми не всегда полноценно вижусь, даже видя их, вдруг появляется возможность – объять разом. Это как в море нырнуть – такое же предвкушение перед тем – как лечь туда же к ним – в мой личный океан в бутылке-домике. На секунду сомнение – лечь в другую комнату на одну из взросло-детских кроватей, чтобы выспаться телом. Но не душой. Не душой. Такую возможность – не упущу.

Ложусь и вспоминаю – телом – как я могла объять их своим «полем» – также в новорожденности своего третьего сына, когда кровать была длинной-длинной и широкой-широкой равно во всех направлениях, и я – в молоке и слезах ночных – после родов и тяжелых до безумия дней, зверушка-зверушкой, просыпающейся под снующее сопение желающего меня – в моих молочных проявленностях – малыша. Как тепло от этой – РАЗОВОСТИ. В смысле, что разом можно всех троих – будто в утробе-матке обхватить, объять, ощущать. Не каждого по отдельности, а вот так – едино. И ощущать – управляемость этим.

И тогда моя память выбрасывает меня в новорожденность моего первого сына, когда я уложив спать его после первого дня дома одна с ним, не менее беспомощная в своей личной новорожденности, чем и мой сынок, лежала калачиком и плакала, и даже не слышала, как пришел с работы муж, лег со спины рядом, обнял и тихо и тепло спросил: «Марьяш, ты чего?» и я говорила. Говорила – что понимаешь, вот – ЭТО – навсегда. Вот этот велосипед на тонком канате на высоте полета самолета, и не упасть, а удержать равновесие и баланс, и этот страх за другого, и эта ответственность – про не упасть. Вот эта недозволенность-себе-всего, которую ты, родной мой человек, так жестоко позже нарушил, не дав мне возможности хотя бы иногда ощущать, что на этом велосипеде водителей двое. И именно тогда я ощущала такое смешное и сладкое, и одновременно остро-пряное про жизнь – что вот оно что – в утробе, те 9 месяцев, что он был во мне, это было единственное время за всю мою материнскую жизнь, когда я точно могла ощущать, что он – в безопасности, в гарантированности насыщенности мной (хотя сейчас мне видно, что и это далеко не у всех и не всегда, но все же.) Это гарантированная связь и ощущения – что он рядом-под контролем.

И вот так лежа в кровати со всеми – чувствовала снова эту «утробу», мгновения – гаранта.

И в этой усталости ног на вечном велосипеде, на высоте тонкого каната, жонглируя шарами обстоятельств и потребностей каждого члена моей семьи, я вдруг ощутила и еще одно чувство- бусину, переживаемое как опора в ногах, как твердое ощущение заземления, безопасности, того, что я – справляюсь. и даже больше, не просто выживаю в своем материнстве по параметру – удержаться бы, шары-велик-равновесие -все дела, так я еще и могу получать удовольствие – смотреть по сторонам, наслаждаться ездой на нем как полетом, выбирать скорость, и относиться к этому по-творчески любовательно и любовно.

Это когда ты зарабатываешь деньги, и будто физически чувствуешь их – как энергию своих действий, рожденных из опыта, работы моей души и ума, как материализация меня-умеющей, меня-явленной лицом к внешнему миру, и на эти деньги ты покупаешь детям одежду, вещи к первому сентября. Так забавно звучит: первый идет во второй, а второй идет в первый. Завтра у них школа – у каждого разная и у каждого своя. Первому – трудно дающаяся мне по морально-материальным возможностям, и я понимаю, что это про преодоление своего эгоизма, и про дать – ребенку – по его потребности, а вторая – труд моей веры и отпускания, доверия, неконтроля, потому что это форма хоумскулинга – и тоже по потребностям уже другого ребенка, и тот, и другой – бросают мне вызов – давать из себя, в преодоление себя. И это тонкая граница между тем, чтобы жертвовать собой, и быть жертвой в этом отказе от своих интересов, от своего внутреннего ребенка и его ресурсов, и тем, чтобы быть взрослой и зрелой – и отказывать себе в пользу их, проживать это как внутреннюю дисциплину, как духовный путь материнства, и при этом удерживаться в ресурсе давать и своему внутреннему ребенку, учитывать и его интересы. Трудная задачка. И вот из этого закадрового труда смотрю я на крутящегося в своей крутости перед зеркалом среднего сынишку – в новых джинсиках, в крутой толстовке, и чувствую наслаждение творца – я – ращу- человека. Я – делаю – его жизнь. Его детство. Из всех этих вещей, из всех выборов и поступков. И чувствую вдруг не страх, не сводящий с ума перфекционизм, а совладание, наслаждение процессом. Удовольствие взрослого. Видеть ребенка как вид своего творчества жизни – творчества в жизни, своей проявленности в этот мир, вот это – что я оставляю здесь, когда уйду. Его, за которым будут его дети, и их дети. И это все сейчас происходит. Плачу.

Понимаете? Это радость возможности – зарабатывать деньги-и покупать на них радость в виде вещей – другому. И ощущение взрослого – я могу! Я делаю это – маленькому, растущему человеку, больше и дальше чем себе. Ощущение – и это – делаю я. У меня получается!

Не из страха, не из выживания – поднять, вырастить, поставить на ноги, не налажать, а из любви, из жизни – ращу, воспитываю, напитываю, лажаю, люблю, расту, исправляю.

И мой маленький малыш. Самый мой неразговаривающий. Много терпения в этом и даже неподдающегося иному выбору – принятия и доверия этому. И одновременно грустная, легкая тоска по возможности разговаривать с ним – вот в этой его – малышовости. Что тебе снилось? А что у тебя сегодня было? И что тебе понравилось? Это все то, что он пока не может мне рассказать. И еще многое, что пока не могу особо рассказать ему я. И вдруг – первое его слово после «мама» в три года и три месяца – после десятков слов-заменителей («ням-ням», «буль-буль» и проч), первое – настоящее, человеческое – «конь»! Конь – вы понимаете? Малышонок, который мечтает кататься на пони, и я уже знаю, почему я неведомо каким порывом нашла тут в Строгино частную конюшню в свой день рождения с приспичившим желанием под предлогом покататься на лошади – разведать там все для детей. Старшие положили на это все, а младший… Мы пойдем с тобой, сынок. У тебя будет – свой Конь, человеческий ты мой человек, земное мое создание.

И слезы такой силы радости, потому что за «конем», посыпались неловкие, ужасно смешные повторы моих слов, попытка их произносить, взгляд на мои губы в процессе речи – господи, наконец-то! и его личная – вполне по-взрослому осознаваемая радость – я могу! у меня получается! – я вижу это в его глазах. И все братья радуются вместе с ним, Лукьян, мы так тебя ждали, мы так скучали по тебе, по той – проявленности – во внешний мир.

И мое, мое. Я стою на балконе своего первого дома, пространства, которое я выстроила изнутри себя и смогла сделать домом, и пью кофе, нычу шоколадку на бортике окна с другой стороны на случай заходящих драконов, которые бескомпромиссно поглотят все, что обнаружат, и чувствую – счастье. Счастье быть мамой.

Сережа, ты научил меня быть мамой самой себе, ценой этого было отмирание меня-мамы своим детям, слой за слоем мне казалось, что вот, я уже с вами, мои дети, но с ужасом понимала, что нет, все еще в пелене травмы, логика которой была мне неподвластна очень долго. И вот теперь, полноценно вырастив маму себе, так что это не вызывает запинок внутри и намеренных движений души – там просто про принятие и безопасность, я мама своим детям. И не ты ли, Сережа, так витиевато, так замысловато, сделал свой вклад в наше родительство – отняв себя, и подарив меня. Один Бог все ведает.

Как бы там ни было. Спасибо, Господи, что одарил меня материнством, что доверил мне такой путь – вчеловечивания человеческого в человечество. Дай мне, Господи, еще такой радости – ширящейся или углубляющейся – также надежно и прекрасно – как было на нашей кровати в общей новорожденности.

Люблю.