Включённость в политику как чувство собственного достоинства

Включённость в политику как чувство собственного достоинства | Океан в бутылке
Я политикой не интересуюсь, — говорила моя мама так, будто это вид хобби или один из вариантов тем для светской беседы. Что-то такое, отдельное, могущее не иметь отношения к ее жизни.
Когда я была маленькой, тоже так думала. Стереотип подкрепляла ещё ассоциация с мужчинами, что это такая область, которая про пиджаки и табак.
Даже когда была студенткой, причём на журфаке, все равно, к стыду своему, умудрялась обходить политику как будто речь идёт о специальности, а у меня другая — литературно-художественная критика.
В новостную повестку я включалась по принципу травматика, засасываемого в воронку, когда в кучу и люди, и кони, а именно — и мощные шоковые события у других людей, и сцепка с ними своего жизненного опыта, без какого-либо сознания на тему того, чего я так сильно вовлекаюсь, где это про меня, и какие свои сильные чувства я сейчас проживаю об эту историю. Адреналиновая такая захваченность.
И наконец, самое «мудрое», как я думала, до чего я дошла, — это представление о политике как об игре. Сильные мира сего где-то там наверху делят деньги и власть тысячелетия подряд, а под раздачу идут простые смертные, как материал.
Я даже говорила своим сыновьям, что ребята, мол, родину любить прекрасно, но родина не мать и не вот это все, защищать ее не нужно, пока кто-то в очередной раз будет подкреплять свои нарциссические амбиции по владению миром, прошу вас, не ведитесь, а сваливайте куда-то подальше, это пройдет, а вы останетесь живы-здоровы.
Нужно было заметить, что когда я говорю сыновьям, чтоб они не становились материалом, я сама так безлико относилась к себе и к ним на самом деле. Должны были прорасти внутри чувство собственного достоинства, зрелость ощутить, что я не материал, я человек. Заметить, что я человек — внутри этого материала. Не только когда речь идет о войне и экстренных событиях, а сейчас, сегодня.
И политика — не нечто заоблачное, где-то там, а влияющее непосредственно на мою жизнь, причем так глобально, что я как рыба — последняя узнаю о воде.
Очень остро это ощутилось на изоляции, когда была возможность на одной и той же проблеме увидеть, как по-разному стратегически реагируют власти в разных странах, как построены отношения между властью и людьми, прям по той же теории привязанности. Как к нам относятся, как о нас заботятся, достойны ли мы правды, в приоритете ли жизнь человека и тд.
Я и так это понимала уже последние годы, имела на это ответы внутри, но очень уж наглядно было получить путинские 10 тысяч на ребенка, с барского плеча, ближе к концу изоляции, когда ты уже тысячу раз обоссалась под себя от страха, вырулила как смогла и сидела такая на берегу, выдыхая. А! А вот и помощь пришла, махонькая лодочка со спасательным кружочком на одного человека — для всей твоей семьи, которая и в лодочку-то не поместится.
Причем я-то получила за четверых — то есть целых аж сорок тысяч рублей, спасибо большое.
Только разговаривая с подругой из Штатов, между делом, к ее радости выпавшей изоляции на первый год жизни малышки, с которой она вот так много может быть, также выяснилось, что им государство тоже в пересчете на наши дало сорок примерно тысяч. Только в неделю, а не в месяц. И на одного ребенка, а не на четверых.
Я на самом деле очень нелегко живу. Четверо сыновей, которых я ращу одна. За этими словами до черта чего прячется. И подростковый возраст одного, и истерики с драками другого, на которого клином пришлась травма в нашей семье, и дислексия и необходимость сильно вкладываться в третьего, и совсем еще малыш — четвертый. Собрания в школах и садах, деньги туда и сюда, кредиты, ипотека, еда. Оооо, едаааа. Готовка, мытье, уборка, стирка, каждый день стирка, продукты. И я еще не начала даже описывать аспект слова — «работа».
Последний год перед пандемией дался мне титанически тяжело. Мне казалось, что тектонические плиты сходятся над моей головой, что меня накрыло таким количеством долгов и обязанностей, что я абсолютно никогда не смогу с этим справиться хоть в чем-то так, чтобы почувствовать себя «достаточно хорошей».
Я была в глубоком отчаянии, хроническом стрессе, страхе и стыде.
И именно тогда я стала думать: а как бы складывалась моя жизнь последние десять лет, если бы я была более социально защищенной? Если бы я была гражданкой другой страны и получала такой размер выплат по потере кормильца и-или по статусу матери-одиночки и-или по статусу многодетной, что титаническое количество энергии не уходило бы на страх выживания, тылы были бы прикрыты раз и навсегда.?
Что было бы со мной, если бы государственная организация обеспечивала мне поддержку, а не препоны. И тогда как минимум я бы не жила в тюрьме убеждения необходимости «справиться», и не тонула бы, и не думала бы в трудные моменты о суициде.
Сколько энергии не уходило бы у меня, если бы в нашей стране (а это политика) — не было много лет советского режима, построенного на стыде и социальной маске, если не было бы этой повсеместной пропитки страха отвержения, простыми словами — оказаться плохим в глазах других? Как тогда складывалось бы мое материнство, если убрать из него тонну этого дерьма про то, какая я плохая тут и там, или какая я хозяйка.
Это все моя отданная в никуда сила. Энергия, молодость, нервы, здоровье, долголетие.
На самом деле такой далекой и не про нас «политикой» наполнены все наши дни, бытие, и повороты судьбы. То, как мы рожаем, как нас встречают тут, особенно если не все гладко, если беда. Вообще о «политике» ты задумываешься тогда, когда беда. Вот тогда становится очевидным, насколько мы брошены как котята на произвол судьбы. Когда рожаем, и ребенку требуются операции и реанимация, когда умирают близкие, и требуются дорогие, запрещенные лекарства, когда ты хочешь взять ребенка из детского дома.
Люди, я была в шоке, узнав, что «детские дома» — это не мировая приблуда, а тупая система в нашей стране, а в других странах дети в принципе не попадают в систему, только в семьи.
Сколько судеб порушил закон о запрете усыновления иностранными гражданами.
Сколько братьев и сестер не родилось у нас, потому что родители испугались не смочь вывезти еще одного ребенка в 90-е. Сколько женщин живут в многолетнем грызущем их одиночестве и стыде — за тот аборт. Насколько более питающими, теплыми, включенными были бы наши родители, если бы их самих не отдавали с младенчестве в пятидневки и шестидневки, потому что закон о тунеядстве, потому что быстрей к станку, приносить пользу государству.
Или вот другое, недавно хмыкнув, осознала. Моя бабушка сделала абортов 15, это было средство контрацепции по сути. Но мою маму родила. Нет, не потому что захотела. Мама — это ее единственный ребенок, она так и не захотела детей, и ее тоже, чего не скрывала никогда( Но родила она, потому что «в тот год запретили аборты, и я не знала, где сделать подпольно, да и испугалась, как оно будет». А не отдала в приют, потому что «ну а что подумают люди, я ходила с животом, все меня видели, потом я вернусь без ребенка?»
И это тоже — «политика». Жизнь моей мамы, и потому и моя.
Политика — оказалась более широким контекстом меня. Взгляд в масштабе, над, с готовностью разворачивать варианты своей жизни под разным углом, а не только «как складывается».
Интересоваться политикой — и быть в идее способности что-то менять, влиять, — это ощущать свои границы.
Внезапно осознать, что залезать в мои трусы своими лапами, когда заблагорассудится этому придурку, нельзя. Потому что это мое тело.
Читать мой дневник, оставленный на письменном столе, входить в дверь без стука — это нарушение моей приватности и даже интимности.
Вот так и с властью, которая делает что-то. Издает законы, не меняет законы, делает что-то на мировой арене от «моего» имени.
Можно спросить, зачем задумываться, что было бы в моей жизнь иначе, живи я в другом государственном строе? Я сама очень не люблю размышления в стиле «если бы да кабы». Но иногда именно они снимают очень много материнской вины, например, в контексте культуры и системы поддержки. Или невроза успешного успеха в контексте возможностей. Или обиды, когда жжешься о том, что как было в твоем детстве, без понимания слов «тогда все так жили».
А когда видишь ретроспективу, как-то иначе и переосмысливаешь перспективу.
То чувство, которое испытываешь в формате «А что, так можно было?» — и освобождение, и обманутости… И тогда быть политически грамотным и проактивным — это быть зрелым. А зрелость — это в первую очередь любовь к себе. Назову ее чувством собственного достоинства, чтобы в вас не всплывали негативных коннотации из советского прошлого про «я» как последнюю букву.
Включённость в политику как чувство собственного достоинства.

Нет комментариев

Вы должны авторизоваться, чтобы оставить комментарий.