Личный архетип матери

С тех пор, как у меня родилось это “задание” для курса “Силы быть мамой”, меня не покидает желание сделать его самой.

Чувствую себя Создателем Франкенштейна своего собственного материнства. Или более архаично: это воссоздание своего индивидуального архетипа матери, той матери, которой являешься именно ты.

Пусть это будут паззлинки, в детстве я страстно любила собирать их.

Мамин медвежонок.

Перед этим он принадлежал ее маме, а может быть и маме мамы мамы: моя мама говорила, что ему около 100 лет. Настоящий плюшевый, темного шоколадного цвета, с двигающимися лапами, размера, как я теперь понимаю, аккурат с новорожденного младенца. Его я кутала и одевала как куклу, качала, возила в коляске. Мне было года два-три.

Помню, как мальчишки дразнили меня с ним, что у меня ребенок-негр, и как я уходила от них подальше, обосабливаясь в каком-то защитном коконе для своего малыша.

Кажется, это самый первый опыт нежности, заботы и становления на сторону своего ребенка.

Позже была обезьянка Хремби, моя главная игрушка детства, прожившая со мной до 29 лет, пока ее не съел “щенок” Геракл. С ней не было такого пестования и малышовости, это была скорее дружба и идентификация себя с ней. Пусть будет тут как опыт слияния себя с другим.

Анастасия, звенящие кедры россии, и ее ребенок.

Страстно была увлечена серией этих книг об осознанности, любви и близости с Богом, естественности и экопоселениях, когда мне было 12 и 13 лет. Вывели с мальчиком Лисом смешную паралелль: оба болели каждый раз, как перечитывали эти книги. А перечитывала я их раза 3-4.

Там у женщины, живущей волчицей в Сибири, ну как Маугли, рождается от автора книги сын. И вот я помню, как ярко пронзила меня идея, что ребенок – не ноль без палочки, а разумное существо. Она показала ему буквы алфавита, и вроде как с того же раза он научился читать и писать.

Я, конечно, сейчас пишу это и понимаю смысл саркастичной улыбки тети Лены в детстве на мое восхищение этими книгами – “сказочка про белого бычка”, – фыркая, говорила она. Однако тогда это дало мне глубинное переживание ребенка и путь к материнству как чего-то святого. Зачатие – как встреча с Богом, и это получилось у меня все четыре раза, и это моя огромная ценность. И ребенок – личность, которую необходимо безусловно уважать. Это было революцией в моем опыте, ведь взрослые вокруг меня, начиная с садика, транслировали образ ребенка как маленького, хитрого, изворотливого манипулятора, издевающегося, эгоистичного, ленивого и лживого, которого надо перехитрить, укротить, поставить на место и воспитать, чтоб не вырос бестолочью и гадиной. То, что ребенок – это про любовь и Бога, это было вау.

Добавлю читанную тогда же Лууле Виилму – чтобы ребенок воспринимался как учитель от Бога.

Мальчик Лис.

Интересно, прочитаешь ты это когда-нибудь или нет. Это моя первая любовь. Я даже специально не буду говорить детская или подростковая, потому что сила и глубина ее, чистота и яркость была настолько невероятная для моей души, что … что стала внутренним моим Лисом.

Так вот помню, как-то мы сидели в столовке, почему-то на столе (вот дурни-подростки!), рядышком, кисти рук в сантиметре друг от друга, тепло кожи через рубашки и тонкий сладковато-сандаловый запах. И на меня пришло первое, глубокое, женское, нахлынувшее возбуждение. Больше, чем пожамкаться-поцеловаться – это все было уже тогда. А желание вот так, через телесность, любить. И дальше – идея-желание родить ребенка от него.

Мне было 14. И это был первый опыт течки: женской текучести, тягучего желания, горячего и священного желания продолжать ребенком любовь и жизнь. И это мой камертон намерения.

Пришедшая душа, “Коля”.

Даже сейчас я остановилась писать в размышлении, стоит ли этим делиться на широкую аудиторию. Когда-то за это меня посчитали слегка двинувшейся, и это было больно – групповое отвержение. Ну, и у меня мозгов хватило – от ошеломляющих меня переживаний делиться этим с другими.

Тогда я расценивала это как эзотерический опыт. Ко мне пришла душа человека, которая рассказывала, как жила тут, как умерла, как оно там, “наверху”, снилась мне снами – я внутри ее тела, а на яву было переживание его души внутри моего тела. Сны и автоматическое письмо. Эта душа говорила мне, что родится у меня, потом, попозже. Это было в мои 14 и 15 лет.

Потом, когда Лис стал встречаться с моей подругой, а для меня это было, как я только недавно смогла признать и оценить, едва ли не шоковой травмой, с годом глубокой депрессии, посттравматическими проявлениями и дичайшим состоянием одиночества и черноты, вот тогда сеансы связи с “Колей” прекратились, и это переживалось как выкидыш на тонком плане.

Чем бы ни были эти “приходы”, это был опыт ощущения прихода ребенка в поле. И это действительно и достоверно, поскольку именно через такие же ощущения присутствия и контакта приходили ко мне четверо сыновей, беременность которыми наступала задолго до их воплощения в моем теле. Да, это существует.

Это про мое умение вить нити, сплетающие событие в судьбе: слышать их, пропускать, распутывать, являть и не искажать.

Это про то, как приходили ко мне дети, а также про витие периода беременности к родам, и дальше – прислушивание к узору души ребенка и следование за.

Настина вторая беременность.

Настя – это моя сестра. Мне было как раз 14-15, когда она забеременела и родила второй раз. Мы жили вместе, так что ее прекрасный животик рос на моих глазах. Я почему-то смутно помню детали, только осколками – как сообщает о беременности, как мы решаем оставлять (именно так, это был процесс, и я помню свое участие в нем), про выбор имени, когда она родилась, про живот, по которому ходят холмы пяток и локтей.

И хоть это и было фоново, в том-то и дело, что это было в горячий период моего формирования – фоном. Мне иногда кажется, что еще оттуда родилась доула во мне: про поддержку, про любование, про сестринство.

Если пробовать вербализовать этот паззл – то он о всамделишности абсолютного чуда, когда из ниоткуда целый настоящий человек, про осязаемость и возможность материнства. Про житейность и сакральность этого одновременно. Только прописывая это, осознаю, как много мне дал этот “фон”. Ведь это было в том числе про нормальность – рождения детей, про видение их маленькими и красными, про держание на руках, укачивание, кормление и гуляние. Оооо! Тяжелая неповоротливая коляска по снегу и я зареклась!

Настя! Еще поэтому у меня были только слинги до четвертого ребенка))

Письма про своего ребенка, будучи ребенком.

Мне было 11 или 12. Я закрывалась в своей комнате, и после основательного выплакивания от обид на маму, я доставала тетрадку и писала самое драгоценное в копилку своей памяти – письма себе взрослой, когда я стану мамой, что мне нужно знать и не забывать о том, как общаться с ребенком.

К моему огромному сожалению, письма не сохранились: я много сжигала в период депрессии в 15 лет.

Но главное, что запомнилось – это сама идея, что у ребенка внутри целый мир, который может быть заполнен одиночеством и непониманием. Это был якорь о запоминании себя ребенком в контексте родителя. И до сих пор в общении с ребенком в очень разных ситуациях я вижу в объеме – себя родителем, и его – будто бы изнутри. Вот эта память себя в подобных моментах – когда оступился, ошибся, когда растерян, когда ничего не хочется или наоборот хочется чего-то очень сильно. Видение ребенка изнутри, своей памятью. Это прямо привет Экзюпери “Все взрослые когда-то были детьми, только мало кто из них об этом помнит”, вот я помню. Теми письмами заякорила. Было в этом и что-то янушкорчаковское. Про слышать, про уважать, про эмпатию.

Мамы-кошки и котята.

У нас в детстве было четыре кошки. И все они помногу раз рожали. И получалось так, что я видела и их беременности, и их поведение в родах, и мокрых котят, их вылизывание, и слабых котят, и сильных, и умирающих, и особенных, и здоровых, упитанных и задорных.

Видела их слепыми и ищущими соски на ощупь, видела их носящимися как маленькие броненосцы, сносящие все на пути, в том числе заваливающие мамку, видела, как она блаженствует, кормя, как тревожится за них, уходя, как злится на них, как играет. Как они следят за общими уже котятами друг друга, и как котятам уже без разницы, чье молочко пить. Учитывая, что в обычной жизни эти кошки могли быть друг другу злейшими врагами прям.

Это тоже было временным шматом, сложно назвать это просто фоном, это было исследовательским счастьем, что-то живое, про соучастие, про настоящее, про любовь, которой не хватало.

Каждую из этих кошек, кажется мне, теперь я узнаю и в себе, в своем материнстве. Царственную Вету – это гордая мать сыновей, немножко львица, способная убивать взглядом. Глуповатую и наглую Муську, простую и уютную в своей бестолковости – наверное,

Муськой можно заказывать детям пиццу и смотреть с ними фильм или на полном серьезе рассказывать им об истинном предназначении наркотиков и о значении матерных слов. Мишелька – тактильная мама-ласка, широкий шершавый язык и тепло. И главная, любимая, самая, – моя Ника – нежная, умная, заботливая и игривая.

Этот образ кошачьего материнства стал самым впечатанным импринтом в собственной материнской идентичности – если пытаться сказать, каков тотем моего материнства, так это кошка, конечно. Я обнаруживаю ее и в сексе, и в беременность, и в родах, и в гнездовании, и даже в дружбе с подростком ощущаю себя кошковатой.

Синяя женщина – Синекрылая птица рода моего.

Почему-то именно так я называла женщину из придуманного мной в подростковости рассказа. Она не могла иметь детей, у нее были холодные руки и душа, но однажды она пригрела двух бездомных детей.

В том же возрасте я думала, что буду матерью-одиночкой одной дочери.

Несколько лет назад я раскручивала тему своего материнского рода, и как образ всплыла именно эта Синяя женщина, синекрылая кукушка, бросающая раз за разом, из поколения в поколение своего ребенка.

А перед родами Демы было у меня видение, где я ощутила себя Той, что про Прамама, за которой пойдет много-много потомков, что я чья-то не просто бабушка, но пра-пра-бабушка, что мои дети на тот момент были оторваны от обоих родов, что давало возможность будто бы заложить основы нового рода. Корректнее будет сказать теперь – обновление рода, потому что, конечно же, они, каждый, остались внутри своего рода, как и я. Но кажется именно тогда Синяя женщина перевоплотилась в Синекрылую Птицу рода. Это про исцеления потока любви от матери к ребенку. И для меня вот это знание, как он перекрывался, как леденел синим льдом, какие осколки оставлял в душах выросших детей, становящихся потом родителями, и вскрытие этого льда, взлом реки, и обережность – нитями-мостами любви обнимающая реку материнства, и смотрительница этой реки – очень много значит.

Именно своему роду по материнской линии я обещала написать книгу “Я не люблю своего ребенка, или О реке, которая всегда есть”.

Это о тени и боли матери, внутри которой живет голодный по любви ребенок. И тогда нужно совершить двойную работу – вырастить мать себе, чтобы вырастить мать в себе.

“Был волчонок, станет волк…”

Песни Мельницы в беременность и младенчество старшими детьми легли нитями в покрывало моего материнства.
Вместе с образом матери Александра Македонского, сыгранной Анджелиной Джоли, вот честно, вообще не помню фильм, только флер от образа.
Если бы мое материнство идентифицировалось через архетипы, это была бы Правительница и Мудрец, и Славный Малый, пожалуй, тоже.
Статность, глубина, никакого мимими и сюсюкания, какая-то любовь, пытающаяся обогреть на много десятилетий вперед, любовь, знающая, что в жизни есть всякое, и чем живее живешь, тем всячнее она. Любовь как факел веры в безусловную доброту и нравственность каждого моего сына.

Муми-мама и Юлька

И контраст. Я в действительности училась и только учусь еще бытовому уюту из серии “шапку надень”. К сожалению, в меня не прошито – впечатляться голыми ушами и шеей на морозе, непозавтракавшим ребенком или чумазым лицом. Не было этого ко мне, и не саморождается оно к детям. Поэтому искусство делания бутербродиков в собой или какао к деланью уроков, печеньки к просмотру фильма и пушистые полотенца с смешными ушами на капюшоне – это магия тепла для меня, которая точно есть во мне, но которую хочется культивировать.

Внутри живут коконы из слингов, Ингрид Бауэр и Яна Зиниград, Януш Корчак и Ледлофф. А еще внутри индивидуального архетипа меня-матери живет Сережа, с кем она впервые проявлялась, нащупывалась, и горела ярким знаменем своих ценностей.

Каждые роды мои сложили во мне мать к каждому ребенку. Рою – мать-зверицу, инстиктивную и преданную, Юрке – терпеливую, доверяющую и ласковую, Лучу – светлую, легкую, празднующую его жизнь как есть, Деме – … учащуюся слышать ритм и зов изнутри.

На днях на интервизии был процесс. Так вот в нем вылезла совершенно откровенная дикая кошка кремового цвета. Способная растерзать когтищами. И именно из уверенности в своей силе – великодушная и заливающаяся жаром нежности и любви.

Нет комментариев

Вы должны авторизоваться, чтобы оставить комментарий.