Маленькая женско-мужская инициация

Когда я осталась одна с маленькими детьми, я дала себе два зарока.
Ох уж эти зароки, ребятки!
Зарок первый гласил: ни за что не превратиться в бабу с яйцами.
Зарок второй был: не повесить роль мужа на старшего сына.

И только спустя почти десять лет вижу, и то, не без помощи терапии, что это были два взаимоисключающих послания.
Семья — это система, каждый член которой выполняет свою функцию. Если одного члена семьи не становится, то эту функцию кто-то должен на себя взять. В моем случае — либо я, либо дети.

Я же поначалу возложила эту функцию на воздушного спасателя — волшебника в голубом вертолете. И только очень жестко обжегшись об эту идею, перестала делать даже это.
И тогда функцию взрослого мужчины на себя не взял никто. Она повисла в воздухе, а вместе с ней и границы, и порядок, и безопасность в моей семье.

Безусловно, что-то я на себя взяла, иначе бы мы не выжили. Функцию добытчика.
Точно знаю, если бы можно было не брать ее, не взяла бы – такой священный ужас у меня почему-то был при мысли, что я становлюсь немножко мужчиной.
Будучи вынужденной, несмотря на мою огромную любовь к моему делу, моя способность зарабатывать деньги рождала внутри много потерянности, озлобленности и гордыни по отношению к мужчинам.

Потерянность спрашивала: а в чем же заключается мужественность, если мой мамонт больше мамонта среднестатистического русского мужчины? И это при том, что я «обременена» четырьмя детьми и хозяйством.
Потерянность звенела внутри пробитой опорой в то лето, когда я поняла, что я в этом смысле больше своего отца.
Если есть сепарация от отца (ну конечно же!), а не только от матери, то это была именно она. Разрушение образа Папы как Самого сильного мужчины, каменной стены, и обнаружение в нем просто человека.
И вроде ж это было про мою силу и вроде как про крутость, да только внутри что-то выло от тоски при таком положении вещей. Ведь рушился образ Взрослого (спасителя-избавителя, рая и безопасности) где-то извне, кроме меня.

Озлобленность с гордыней на пару язвили, источали яд, с пронзительной горечью приживаясь к факту: сильный пол — женский.
А мужчины в России есть только двух видов: деловой и диванный.
Деловой умеет-таки зарабатывать деньги, но эмоциональный интеллект у него ниже Буратино, сердце набито опилками, а папу дети видят в лучшем случае в воскресенье.
Диванный — потрясающе нежный, чувственный, чуткий, вдумчивый, интересный, прекрасный семьянин и … дополнительный ребенок в твоем хозяйстве.

А еще именно из боли, по всей видимости, я занималась самоинфантилизацией.
Это когда при виде гвоздиков, винтиков и шурупчиков, ты все это называешь «фигнюшками», а любой инструмент для них «пижней, которая лежит слева с зеленой ручкой».
И вроде ж я очень умная и образованная женщина, но намеренно никогда не вникала в разницу между всеми этими предметами.
И если дома что-то ломалось, необходимо было разобрать или собрать, привинтить или приколотить, я делала лапки и впадала в жертву на долгие месяцы.
Долгие — потому что полтора мужчины в моем окружении — мой папа и папа моих младших детей никогда не отказывали. И крайне редко что-то делали. Или делали, но спустя несколько месяцев. Или делали практически сразу, но у этого была цена — критики, обесценивания, бухтения, раздражения, криков…

Или вот еще история про мед.

С кем-то на семинаре по пеленанию обменялись дружеским взаимопониманием: ненавижу покупать мед, потому что мед – вроде как должен появляться дома сам. Им делятся, его дарят, его привозят банками из деревни… Но не с рынка с бешеные тыщи за маленький объем.
К мужским делам по дому у меня то же отношение, что и к меду. Странно оплачивать это как отдельную услугу, когда ты точно знаешь, что это то же, что постирать белье или приготовить обед — делает кто-то, кто живет в этом доме.

В последнее время я поймала себя еще и на неприятнейшей штуке: если я приходила собирать игрушки, разбросанные по полу, в комнате, где валяется с телефоном на кровати старший сын, дыхание мое становилось подозрительно отдышливое, а на наклонах я едва ли не стонала каждый раз, придерживаясь за спину. И ей-богу, я не специально! я просто действительно проваливалась сама в это состояние перед ним. В жертву, матушку-старушку при сыночке-мужике.
«Мама, ты так вздыхаешь, будто это я виноват, что тебе больно…»
Ыыыы. Тут-то меня и накрыло осознанием, что происходит.

В общем, друзья, вчера я разобрала кровать третьего сына. По шурупчикам. Или винтикам. Отверткой или еще какой-то пижней.
А потом оттащила тяжеленный матрас до помойки на улице. Да, он волочился по снегу, который выпал очень кстати, выстелив мне собой такую возможность. Но отнесла же. А потом еще один зассанный кошками и детьми матрас.

А потом я разобрала стеллаж с книгами, и стеллаж с игрухами. Поиграла в шашечки с мебелью по квартире. Ну скрипела, ну охала. Но сделала.

И знаете что?  Я полна чудесных осознаний еще больше!)

Во-первых, можно было тягать стеллажи и диваны по трем, по четырем разным комбинациям по всей комнате, останавливаясь на попить чайку на диване вот с этого вот угла комнаты, примеряясь – ну-ка, уютно? Не-а, на фиг. Передвигаю диван. Теперь вот тааааак, и вот так — и снова примеряясь. И никто, никто, никтошечки не закатывал глаза, не упрекал меня, что я женщина и не могу определиться, я не испытывала за это стыда и внушенного мне чувства вины, которое ночью многозначными намеками надо было бы «искупать». Всем стало противно в этом месте или узнаете что-то родное?

Во-вторых, мужчиной я от этого не стала!) Не, точно. Член не отрос, яйца не зачесались. И более того, женщина внутри – то, чего я боялась больше всего, не умерла от боли. А наоборот. Будто разрешив себе наконец-то взять на себя и эту «функцию», женщина тоже внутри развернулась, и я себя чувствую так, будто у меня всю ночь был офигительный секс: ну то есть я себя чувствую очень женственной и живой в этой своей женственности.
Я это все вроде как через ха-ха пишу. Но на самом деле этот пункт самый важный. Потому что он именно такой был: женщина внутри умрет от боли. А на самом деле – она не умерла, она стала куда живее.

В-третьих, девочки, нас наебали. Прастити мне высокий штиль. Я так искренне с детства думала, что готовка и стирка — это девочкино царство, а отвертки с дрелью — мальчуковое, что когда мужчина что-то чинил, крутил и вертел (нет, я про инструменты, а вы что подумали?) — я считала это едва ли не таинством, абсолютно мне неподвластным. Будто они немножко волшебники. Ну, надо сказать, что попадающиеся мне мужчины еще и с таким гордым видом это делали, что это ощущение только подпитывалось.
А вчера, когда я отвинчивала одну фигню за другой, я размышляла: а кто вообще сказал, что это именно мужское дело? Ведь вот же, это сейчас делаю я, женщина, и мне норм. А есть еще женщины-спортсменки, чья физическая сила превосходит мужскую.
Что же в этом такого волшебного, чему стоило так поклоняться борщами и глаженными рубашками столько столетий?
Да и они не безрукие, и стирать, и убирать, и готовить могут.

Не, надо было сразу извиниться перед теми, кому это все в феминистическом прозрении видно как божий день. Но я ж блин – про-жи-ла, и офигеваю от собственных переживаний!)
Так что в третьем пункте я пришла к гениальному выводу! Есть мужчины, есть женщины, но все это фигня по сравнению с тем, что мы все — люди. Просто человеки человеческие.

И четвертое, заключительное, важное для меня:
Я будто бы боялась взять на себя какие-либо «мужские» навыки, потому что внутри возникал вопрос: а зачем мне тогда мужчина?

А вчера я увидела весь ужас такого своего мышления.
Я не забрала умением делать то, что обычно делает в доме мужчина, потенциальный смысл его в семье или пользу. Значение, которое он должен доказывать и оправдывать делами. Я освободила его от отношения к нему как к функции.

Я думала, что это комплект:

• умение зарабатывать деньги женщиной и унижение мужчины,
• инструмент в руках женщины и сарказм над мужчиной,
• взрослость женщины и инфантильность мужчины,
• тиран и жертва, жертва и тиран.

А на самом деле, есть люди, которые строят отношения вместе.
На самом деле, мужчина ценен не «за что-то». А потому что — человек. Человек, который может быть мне интересен. Которого я люблю.

Я боялась, что если я стану как мужчина, буду делать что-то, что делает мужчина, то мужчина же меня и не полюбит, как женщину.
Но мужчина полюбит не женщину. Мужчина полюбит — меня.