О моем внутреннем критике на планете людей
В теме моего творчества и в частности моего самовыражения тут, на фейсбуке, понятие внутреннего критика затерлось до такого состояния, что я уж было подумала, что его и вовсе не существует.
И вправду: меня совершенно не колбасит тема нужности-ненужности, смысленности-бессмысленности того, что я делаю; никто внутри мне не шепчет о корявости моих текстов – я просто над этим работаю, потихонечку шлифуя формы; я не стесняюсь, не стыжусь и не боюсь – своих проявлений и реакций других. Казалось бы: ну вау, все хорошо же!
Однако. Однако внутренний фашист, как и положено на войне, умеет быть шпионом в камуфляже, так – что фиг отличишь его от своих обычных мыслей как врага.
Его голос и послания чаще всего не в тех областях, что ищем по шаблону мы в себе, как он вроде должен бы звучать.
Спалился он недавно, на моих “утренних страницах”, фрирайтинге.
И вот, что из этого вышло.
Та-дам! Впервые перечепятываю фактически дневник, разве что слегка редактируя под удобоваримость чтения.
🔹Критик шепчет мне:
Твой текст слишком длинный!
Длина текста стала аналогией моего бессменного контроля над тем, не слишком ли долго я говорю, общаясь с близкими, занимая собой их время . и перетягивая внимание на себя, и страха, что этим я раздражаю, что надо…
“говорить побыстрее, чтобы мама дослушала”.
У меня короткое лимитированное время того внимания, что может уделить мне мама. И оно в дефиците. И надо впихнуть в единицу – тонну.
🔹Критик следит:
Не шути слишком резко!
Вдруг ты заденешь чьи-то чувства, вдруг это будет вульгарно, вдруг тебя просто не поймут.
Вспоминаю, как шутили с Кирой на журфаке. До состояния “сейчас описаюсь”. В прямом смысле слова.
🔹Критик – заботится!
Чтобы образы были не слишком заоблачны, а все равно понятны максимальному количеству людей.
Меньше поэзии, – говорит он мне, – а то вдруг о тебе подумают как о сумасшедшей. Вдруг раздастся циничное фырканье, что за глупость, здесь серьезные люди, а ты о серьезном как ребенок-истеричка-сумасшедшая говоришь. Странненькая какая-то.
Страх показаться невменько. Быть непонятной.
Не подставляйся.
И я ведь действительно фоном слышу все это в голове все время, когда пишу и редактирую свой текст, и оцениваю его отнюдь не как Пушкин с его “ай да сукин сын”, а все время с чуть прижатыми ушами, будто мама вышла из комнаты, и пока ее нет я тут надеваю каблуки и разговариваю с куклами как взрослая. И это, конечно, смешно, если посмотреть взрослыми глазами.
Но вот ведь: разве у меня это как у мамы – вызывало бы холодную иронию? Кажется, только умиление, замирание, восторг и даже уважение.
И главное, а разве я – не взрослая уже?
Любопытно, что когда я пишу в дневнике, и не думаю соответственно о длине текста, все мои глубокие мысли и инсайты выходят достаточно емкими и короткими. У меня нет тревоги быть непонятной, и я не начинаю подбирать нервно кучу слов на все лады.
А образы мои могут быть невероятно поэтичными, сама знаю, что это похоже на Эстес. Главное, спускаться потом на “нижний этаж”, заземлять это. Или не делать это, ища таким образом единомышленников.
Эстес ведь тоже не все могут читать, хоть я от нее и в восторге. Ладно уж. Даже _я сама_ не всегда могу читать Эстес)
Этот критик, кажется, ребенок, который пытается достучаться до мамы. Нет же. Это я, я ребенок. А критик – это моя мама. Она говорит: “быстрее, быстрее давай говори, а то у меня молоко убегает”, и у меня никогда не хватает времени уместиться. И “молоко” всегда важнее.
Принцип “не до тебя сейчас” – вечно.
Это она не может принимать искренности моих чувств, поэтому холодно засмеивает это, когда видит у меня. Я не делаю ничего плохого возвышенными образами и откровенностью. Просто ей в этой очень уязвимо. Встречаться с собой, отражаясь об это. Об открытость. об серьезность. Об чувства.
И надо заржать. И фыркать. И включить все на свете защиты и отвержение.
Даже спроецировать, сказав, что я непонятна, – вместо признания, – что ей больно это понять.
От ее слабости. Об мою силу.
Образы – они же про душу, про нутро.
Я ищу сочетание взрослости и озорства, серьезности и трикстерства, творчества и игры. Всего того, чего не было во взрослых в моем детстве. Я думала тогда: в каком возрасте все это отмирает? И отмирание, как скучное содержание взрослых сумок, казалось априорным.
У меня просто не было опыта
здоровой, живой взрослости.
Моя мама была меньше меня, ее на меня не хватало.
Не меня было много. А ее слишком мало.
Я была нормальная, а она – маленькая. Инфантильная.
А другие люди – не моя мама.
Они могут регулировать дозировку меня – тем более в письменном виде и в формате видео.
Поэтому я могу писать столько, сколько мне нужно.
Так, как мне нужно.
С теми образами, какими мне хочется.
Мама – не все. Не все как мама.
Будут те, что как мама. Они сюда даже не подпишутся.
Будут не как она, но им тоже не зайдет, по их причинам. И они тоже не будут здесь.
Будут те, которым это все глубоко никак. И они мимо.
И будут те, кому откликнется. Они останутся. Это – свои.
В детстве мама – это все. А во взрослости все – это не мама.
И потому понравиться не всем нестрашно.
И невозможно понравиться всем.
Нет комментариев