Тень абьюза: о любви и норме

Обычно тенью считается что-то плохое и неодобряемое, но в случае абьюза – именно любовь становится тенью.

Два фильма моего сейчас – сами собой сложились об абьюзе.

“Покидая Неверленд” – о сексуальном растлении детей, 4 часа последовательной истории переживших насилие детей. Это не о Майкле Джексоне, это анатомия абьюза вообще, и особенно – детского.

И второй сезон сериала “Большая маленькая ложь” – для меня лично в первую очередь о насилии в семье в очень глубоком, честном виде.

И мне обязательно нужно высказаться.

Про абьюз, который не воспринимается как абьюз; и про любовь к своему абьюзеру.

Это те две точки, в которых жертвы абьюза, кажется, хронически одиноки, и не могут объяснить себя.

Мне кажется, эти мои мысли полезны могут быть не только тем, кто непосредственно пережил насилие в детстве или во взрослых отношениях: это в принципе о том, почему мы позволяем другому вести себя плохо по отношению к себе. Почему мы позволяем другому – причинять нам вред. Почему сложно разозлиться и назвать вещи своими именами.

1. Когда ты снаружи слышишь слово “абьюз”, “насилие” – в голове рождается картинка, что это что-то однозначно негативное. Человек, совершающий его, плохой, опасный. И очевидно, что его за это нужно обличить, это вызывает отвращение и гнев, и решение уйти – нормально.

Такая ассоциативная цепочка. Насилие = плохой дядя, плохой муж.

Но внутри все выглядит иначе. Внутри это все переплетено самыми прочными на свете нитями – нитями любви. Привязанности. Иначе не на чем было бы построить абьюз.

Человек, который причиняет тебе боль, моральные или физические страдания, как будто бы на 99 процентов состоит из идеальности, из всего самого сладкого и нужного, что нужно ребенку. Ребенку в детстве – если речь идет о растлении малолетних, и ребенку в детстве – если речь идет о взрослом , не получившем достаточного тепла и принятия в своем хронологическом детстве, и теперь ищущем этого в партнере.

И столько этого вожделенного тепла и внимания, столько густоты в этой любви, что 1 процент страданий – как бы проглатывается, вытесняется.

Даже тогда, когда реальное соотношение 99 процентов зла, а 1 – того самого элексира любви и додачи, даже тогда тебе этот 1 процент тепла кажется 99тью, такова его ценность.

Но, кажется, обычно это все и не так полярно. Абьюзер может быть во многом действительно прекрасным человеком – добрым, внимательным, преданным другом, офигенным отцом, захватывающим собеседником – другом по ценностям.

И назначить его плохим – очень трудно.

Даже тогда, когда ты уже научился понимать, что совершаемое с тобой – зло. Даже тогда любовь к своему обидчику сохраняется. И я знаю, что многие мучаются этой любовью, ощущая себя в этом больными, странными, осуждая самих себя. Ведь все в один голос твердят: насильник – зло. Но ты-то знаешь, сколько всего хорошего в нем есть.

Мне так было ценно, что это так хорошо показано и в Покидая Неверленд, и в Большой маленькой лжи.

И Уэйд, и Джеймс говорят о своей любви к Майклу. И Селеста говорит о любви к своему мужу, который ее систематически избивал.

И мне кажется, это очень-очень важным местом. Потому что пока ты в отношениях с абьюзеом, пока это является тайной от других и даже от самого себя, ты вытесняешь весь негативный спектр отношений и своих чувств в связи с этим.

А когда ты выходишь из отношений, когда правда названа, когда это начинают знать твои близкие и главное – ты сам, вроде как ожидается, что теперь ты должен только ненавидеть и злиться, и вытеснить весь позитивный пласт отношений и своих чувств к этому человеку.

Но правды ведь нет ни там, ни там.

Правды не об абьюзере, нет: правды о самом себе. Когда мы отворачиваемся от негативного, мы предаем себя, все то, как с нами нельзя. Но когда отворачиваемся от позитивного, мы тоже рискуем потерять – себя же. Ту часть, которой было манко в этих отношениях, притягательно: что-то, на что реагировала душа любовью. И это тоже что-то Очень ценное о тебе.

В общем, я однозначно за то, чтобы не выбирать между своими чувствами и частями, а попытаться выдерживать смешанные.

Разрешать себе злиться и ненавидеть. Разрешать себе в то же время быть благодарным и любить.

Во всяком случае на этапе выхода, на пути исцеления.

В противном случае вместе с водой из корыта выплескивается и ребенок. Вы сам.

Я не встречала (до этих фильмов), чтобы любовь к абьюзеру не стигматизировали. Может, просто не встречала. Значит, об этом говорят редко. Или не говорят вовсе, как об опасном, о том, от чего надо уходить.

Но мне бы хотелось легализовать это.

Любя абьюзера, мы действительно предаем себя.

Но не любя абьюзера, мы тоже предаем себя, вот что.

Ненавидя, мы защищаем одну свою часть. Но любя, держимся за другую. Не менее важную.

И я убеждена, что разрешение себе любить – и не считать любовь чем-то греховным и плохим – значительно продвигает на пути из абьюза, в пути исцеления от абьюза. Потому что я перестаю воевать с самим собой. Ненавидеть себя хотя бы за это. Прекращаю насилие, и так происходящее снаружи, еще и внутри, по отношению к самому себе. И начинаю с принятия – всех своих частей.

2. Мне было очень важно, что в “Покидая Неверленд” говорится о том, что очень долгое время человек не понимает, что происходящее с ним – травматично. Что вообще происходит что-то плохое.

Я вспоминаю, как .. ой да я до сих пор натыкаюсь на какие-то явления из своего детства с ощущением “да так у всех”, “ну да, так и происходит, когда ты маленький”. И помню первые такие гравитационные удары, когда ты внезапно, встречаясь с реакцией совершенно посторонних людей на твою историю, просто видя их глаза, понимаешь, что что-то совсем не то, не так, ненормальное происходило с тобой. И только в этот момент будто возникает отстраненность, дистанция, чтобы посмотреть на это взрослыми глазами, как бы пересмотреть, а не по привычке воспринимать это как в детстве – как то, что просто с тобой случается. Не задумываясь, нормально это или нет.

Да и во взрослых отношениях, в абьюзе в паре, обычно только часть тебя, головой, понимает, что это не ок, что происходящее плохо, но в значительно большей части до головы не доходит, что так с тобой может и не происходить, не обязано происходить. Будто эта взрослая часть не то в сто крат моложе твоего старого ребенка внутри – ну не знаю – взрослому в тебе – всего два года жизни, например. С тех пор, как ты пошел на терапию. А ребенок внутри тебя живет уже 34 года. И голос ребенка звучит как голос старейшины, с большей правотой внутри.

А конечно, жертвы абьюза во взрослых отношениях – это выросшие дети из семей, где по отношению к ним совершался абьюз. И этот твой ребенок в тебе с самого детства знает, что с ним так можно. Что только этого он и заслуживает. И не знает иного. Что если меня бьют, значит, мое тело можно бить. Это впитывается, формируется вместе с клетками мозга. Если унижают, значит, меня можно унижать.

А взрослый ты, спроси тебя отдельно, скажет, что, конечно, никого нельзя бить. И что никого нельзя унижать.

Но будто эта взрослая часть в тебе старательно обходит комнату, в которой сидит внутренний ребенок, и они не встречаются до поры до времени. У них нет “очной ставки”.

Норму о тебе создает ключевая привязанность, родитель. А затем абьюзер питает эту норму, потому что он тоже – твоя ключевая привязанность.

3. Ключевая привязанность – это же самая грандиозная фигура в жизни человека. В случае безопасной привязанности, экологичных, последовательных отношений любви, поддержки, уважения и заботы – это играет огромную позитивную роль в жизни человека. Это формирует его психическую базу. Это импринтует его отношение к себе и образец отношений любви между двумя людьми.

Но в случае, когда привязанность была с патологиями – и конечно, когда привязанность была токсичной, абьюзивной, это играет роль ловушки и является основой трагедии абьюза.

Потому что только напитавшись привязанностью, ребенок – будто впитав ее в себя, становится взрослым.

По-настоящему, психологически, а не только физически, визуально, по паспорту.

И если привязанность в детстве была злой, то это а) формирует хронический голод по привязанности, и б) формирует именно такую норму отношений привязанности – токсичную.

И тогда выросший человек ищет донапитывания. И ищет ее по заданной матрице о любви – в токсичных отношениях. Ловушка схлопывается.

Базовая привязанность, тот, кого мы любим, обладает внутри высшей значимостью. Он может быть важнее, чем я. Потому что я – формируюсь об него, пытаясь напитываться этой привязанностью. Потому что я вне него как бы и не существую. Как ребенок, который привязан к своему родителю. И покуда родитель есть, я выживу, так как именно он обеспечивает мое физическое и и психическое существование.

Он бог, он законодатель истины, его невероятно страшно потерять.

Чтобы допустить, что с тобой делают что-то не так, это надо допустить, что бог – ошибается. Что бог не прав, а прав я.

Чтобы допустить злость, а не вину, чтобы по-настоящему разозлиться на абьюзера, нужно будто отделиться от него, почувствовать свою точку зрения оценки ситуации более верной, чем его. Надо вообще предположить, что у тебя может быть – своя – точка зрения.

И что еще труднее, так это не интеллектуальный уровень мнений, а то, что под ним.

Если я злюсь, занимая свою сторону, я уже не на его стороне. Не вместе с ним, мы не вместе.

А быть не вместе, не в питающем тепле МЫ – значительно страшнее для психического выживания, чем то, что он делает по отношению к тебе.

Тогда важнее греться об металлическую проволоку с соской как в эксперименте Боулби, кажется, даже если она время от времени бьет тебя током. Чем отказаться от этой образующей жизнь фигуры родителя.

И еще важнее. Чтобы разозлиться, надо опереться на что-то в себе, крепкое, стержневое. Но на что – если это-то как раз не сформировано у меня, и именно это я формировала/затыкала об него?

Нужна опора, чтобы назвать абьюз – абьюзом. Но на что опереться, если твоя ключевая опора – абьюзер?

4. Меня очень зацепило то, как именно выросшие дети “Неверленда” поняли, что случившееся с ними – насилие. Когда у них появились собственные дети.

И слова одного из этих мужчин про то, что раньше взрослый внутри меня не встречался с ребенком. Но когда у тебя рождается твой ребенок, он встречает тебя с твоим внутренним.

Когда ты смотришь на невинность своего малыша, когда в тебе рождается нежность, теплота, но вместе с тем, рождается понимание, что и ты – был такой малыш. И вот к тебе вот такому, как твой ребенок – делали то и это. Совершали зло. Депривировали. Отвергали и унижали. Пренебрегали. Тогда со всей силой ты встречаешься с вытесняемой болью из детства.

Или пытаешься не встречаться и тогда лезут разные формы теневого материнства от – равнодушия, недолюбви к своему ребенку, приглушенных чувств привязанности, до вспышек гнева на него и неконтролируемого раздражения, неприязни и так далее.

Мне напомнило это еще и об одном из, кажется, классических приемов в психотерапии, когда человек упорно не замечает, что совершаемое по отношению к нему – зло. Ему предлагается посмотреть на эту же ситуацию так, будто это случилось с твоим самым близким человеком, лучшей подругой. И вот что, если бы это она тебе рассказывала бы сейчас то, что ты рассказываешь психотерапевту, что бы ты тогда почувствовал?

И еще момент.

В “Покидая Неверленд” – это про то, что вроде как речь идет о сексуальном насилии, однако детям нравилось то, что с ними делают. Это было – приятно.

А в Большой маленькой лжи – их ссоры, в которых муж бил Селесту, переходили в страстный секс.

После этого очень сложно отделиться от абьюзера, ополчиться против него, потому что вроде как ты был в этом соучастником, тебе это приносило удовольствие.

Если после унижения, очередного акта насилия, ты же целуешь руки обидчику, ластишься к нему, то это
будто это обнуляет совершаемое с тобой. Не дает права жаловаться и злиться.

А сам абьюз на первый взгляд парадоксально только укрепляет привязанность.

Потому что в одном случае – ты все больше и больше соучастник чего-то плохого, вы повязаны общей тайной.

А в другом – после избиения, испытывая угрозу привязанности, ты щ больше прижимаешься к нему – чтобы восстановить ее. Как ребенок, который когда на него кричит, нередко не обижается и убегает в другую комнату, а напротив, бросается в объятия от испуга.

Мне видится, что абьюз настолько запутан нитями любви, и нити эти все в узлах, сильнейших переплетениях, связках, где-то истончены до волоска, где-то растреплены на множество волосков, что это целая жизненная задача – выпутать из него себя, не оборвав нить любви.

И суметь соткать из нее – иное.