Встреча с собой – в тайной комнате

Нет, это не переиначенное название моего онлайн-курса, прошедшего недавно. Это весомейшее уточнение к теме взросления в принципе, с расставленным смысловым акцентом.

Это очень ценно – научиться обнаруживать свои детские чувства, свои подавленные переживания и наконец-то давать им место. Это очень важный навык – признавать себя в своих чувствах, и совершенно прекрасно, дарует много ясности – понимание, чем вызваны мои чувства: а именно – обнаружение логики и связи с тем, как со мной поступали родители в детстве, и какой вывод внутри я в связи с этим сделал, и почему я сейчас так “въезжаю”.

Но обнаружить свои детские чувства и признать их, дав им право быть, – еще не делает нас автоматом здоровым, исцеленным или взрослым. Скорее даже наоборот.

Просто обнаружение своих детских чувств и разрешение себе их чувствовать скорее обнажает – внутреннего ребенка, выпуская его наружу.

Весь смысл взросления в этом процессе – не только и не сколько в том, чтобы дать право себе на детские чувства и видеть их происхождение, но не меньше и в том, чтобы удержать их в себе, не предъявляя другим. Оставить эту встречу с собой – в тайной комнате.

Тайная – она не только потому, что мы себе в ней не признаемся, но еще и потому,
что чтобы уже признавшись в ней, оставить ее в тайне от других.

Это называется – самоконтейнирование. Способность выдерживать собственные чувства, а не переживать их об кого-то. Учитывая, что они детские, не предъявлять их тому, к кому они не относятся, и нести за них свою собственную ответственность.

Здесь очень многое нужно пояснить, и я приведу примеры.

Однажды в ходе терапии у нас произошла ситуация, которая подняла очень много моих сильных болезненных чувств. Эта была именно ситуация – не О которой мы говорили, а та, что случилась между нами: мной и терапевтом. И я была сильно зла, и наезжала на него с полным правом, называя случившееся ретравматизацией. Ведь, послушайте-ка, он мой терапевт, он знает некоторые важные паттерны из моего детства, и он просто обязан на них не наступать! И я все никак не могла взять в толк, почему мои претензии отскакивают от него как от стенки горох. То есть как – он слышал меня, он сочувствовал, но не спешил виноватиться.
Честно говоря, до меня только спустя несколько лет (!) дошло, что он был прав.

Потому что та ситуация – именно что – си-ту-а-ция, так вышло, не очень красиво, но и совершенно не смертельно. Смертельно было то, что я испытывала в связи с этим, что мне это _напомнило_ ситуацию очень схожую – из моего детства, и вот там-то сила моих чувств шкалила. И я все силилась ему объяснить, и мне все казалось, что он не понимает, что мне так больно ровно потому, что ситуация по маркерам воспроизводит ту детскую.

И да, действительно, воспроизводила. Хотя и отличия тоже были весомые – только их мой разгневанный обиженный ребенок замечать не хотел.

И самое важное, что нужно было бы сделать в той ситуации – это как раз держаться разумом изо всех сил за факты в реальности, за эти отличия, где ключевое то, что я сейчас не ребенок, а мой терапевт – человек. И вовсе даже не родитель мне и не обещался им быть.

Держаться за факты, пока одновременно я бы разрешила себе тот тайфун детских чувств и обиды – очень важных переживаний по признанию теперь своей попранной _тогда_ ценности. Но этот тайфун – можно было показать кому-то, но не повесить на кого-то. Поздно, поезд ушел, детство не вернуть.

Некоторое время назад со мной прервала отношения моя самая близкая подруга. Это было невероятно больно.
Она не объяснила причин (потому что на тот момент их сама не понимала), она не сказала, вернется ли когда-нибудь.

Это был удар поддых и запретный прием.

Сначала я попала в дичайшее отвержение. Собственно, отвергая саму себя. Я обнаруживала тысячу и одну причину, почему даже самый близкий человек не выдержал меня и ушел, все мои демоны по самобичеванию обрели самые громкие голоса, и пели небывало радостным свободным хором.

Потом, когда я мужественно совладала с этим,
а тут надо пояснить, что совладала – это не сказала себе – сама дура она виновата – потеряла прекрасную меня, и не сказала себе – я дерьмо, которое не умеет дружить, а сумела опереться на реальность и посмотреть из честности – каков мой вклад в отношения, что я могла сделать не так, что я не могла не делать и тд, но также удерживать в голове и ее отвественность в этом процессе,
вот после этого выхода из тотальной вины, но взятием своей отвественности,
я начала злиться. И злость моя, казалось, не имела предела. Я узнала, как это, когда тебе так больно, что ты хочешь сделать больно также – другому. Чтобы он понял! Чтобы никогда больше так со мной не посмел!

Как она могла? Она же знает сама, что такое – ад отвержения!

И вот она захотела вернуться в отношения.

Во мне вопила травма – со мной так нельзя! Мною нельзя швыряться. Мне нельзя не объяснять причин!

Но последовательно отвечая на вопросы: она имела право уйти из отношений? – да. То, что вопиет внутри – это к родителю, а не к ней.
Она могла сказать причину? – нет, она ее не знала.

Она действительно бросается мной как тряпкой? – Нет, я знаю, что ни она как человек не делает такого из своих ценностей, ни она как подруга точно не имеет такого в виду относительно меня – я для нее ценность.

Слышать это – через тонну слез отвергаемого и игнорируемого в детстве ребенка – было невероятно трудно. Я боялась задавить ее этой лавиной, и знала, насколько честно – не предъявлять это ей, не вешать эту обиду на нее как ответственность за мои чувства. Это – мои чувства, из моего детства, она никак не влияет на то, как схожее в ситуации с ней, отражается в моей душе с ее травмами.

Однако часто мы это склеиваем. Мы склеиваем это не просто, вываливая на другого свои переживания, не отсекая, что ситуация на 2 балла, а моя реакция на все 10, и я переношу на нее схожую ситуацию из дества. Мы забываем это разделить, даже увидев, что это схоже с ситуацией из детства, и будто бы начинаем иметь еще больше права – предъявлять это – другому. Ты не понимаешь? Ты же мои – детские – чувства задеваешь, а это запретно!

Нет… к сожалению, это не запретно. И никто не может отвечать за то, как устроены маркеры и сцепки в нашей голове. Никто кроме нас.

Представьте: некоторое время назад я пережила шоковую травму. И теперь – звук сирены скорой помощи, вид и запах крови, слово “смог”, “август”, а также внезапные звонки в дверь квартиры вгоняют меня в преддверие панической атаки (преддверие – потому что и паническую атаку вполне можно научиться самоконтейнировать, если не ожидать родителя, который прийдет и утрет все слезы за тебя и того парня).

И вот представьте также, что отныне, после той травмы, я бы всерьез обижалась на человека, который в ходе беседы говорит слово “август”, и на Бога, за то, что по дорогам все еще ездят скорые с сиренами.

Приходится глубоко дышать в такие моменты. И продолжать разговор.

Кстати, это и есть один из способов вернуться в себя, когда накрывает: последовательно видеть реальность, называя прямо то, что сейчас происходит: стол, стул, сижу, 10 октября 17го года и тд.

Я очень хорошо знаю это изнутри, как хочется предъявить эту свою боль. Особенно когда ситуация снаружи и вправду обидная: другой нас разозлил или попытался завиноватить, бросил или еще что. Очень хочется донести ему вот эти свои переживания из детства. В неосознанном варианте я как бы “использую” повод – ведь человек и вправду провинился, и вешаю на него всю силу своих эмоций – взрослых, относительно реальности, и детских – не разделяя.

В осознанном варианте – а на самом деле полу-осознанном – я буду пытаться все также предъявить, уже говоря вслух об этих детских переживаниях и будто бы легализуя силу своих чувств. Но они по-прежнему тут – уже нелегальны..

Ужасно хочется вот за эту поднявшуюся боль свою – огромную, потому что она копилась годами, сильную – потому что она жгучая, самая болезненная, ведь так с нами поступил родитель, ужасно хочется – призвать к ответу.

Выразить векторно свою боль. Призвать к сатисфакции. Схватить за метафорические яйца, намотать их на кулак и громко-громко сказать : “Со мной ! Так! Нельзя!”

Так громко – чтобы услышал!

Чтобы… чтобы я сам наконец-то это услышал. Сам это услышал и поверил в это – без подтверждения со стороны, без разрешения родителя, которое он так, своим поступком, и не выдал мне. Выдать себе самому украденное тогда право ценности.

Не может другой этого дать. Сейчас во взрослости, в ситуации, которая лишь напоминает отголосками ту, сейчас, рассказывая об этом другому, не может другой этого дать.

В тайной комнате – ты один. Или никого там нет. И тогда до тех пор мы бегаем, приглашая всякого, на кого нам хочется навесить роль родителя, туда прийти и исцелить наши чувства. Но только ты сам можешь в нее войти. И дверь закрыть. Никто не обязан в этом быть, кроме тебя.

Это ужасная боль и ужасная правда.

Можно рассказать другому о том, что в этой комнате творится, получить поддержку. Конечно.

Но не говорить о том, что ему нужно быть в этой комнате.

Никто больше не обязан контейнировать внутренного ребенка. Детство кончилось. Там этого не было. А здесь никто не должен. Это страшно, и тщетность утраченного тяжело переживать. Потому мы идем в отрицание – делая вид, что тайной комнаты нет, в поиск виноватого – вешая ответственность за свои чувства на другого, на торг – признавая эти чувства, но все еще надеясь, что их признает кто-то еще : муж, терапевт, друг, и как будто бы это заменит… тебя. Нет. Только ты сам и можешь признать самого себя.

Ясно ли я говорю? Попробую емко.

Взрослость – это когда ты признаешь у себя детские чувства. И тогда, когда ты выдерживаешь и проживаешь их сам, адресуя их с грустью – в детство, а не вешая на похожие объекты в реальности. Когда опираешься на реальность – и видишь реальность, а не пелену своего детства.

Когда тайная комната – есть. Когда в ней есть – ты. И когда ты не пытаешься вместо себя туда кого-то поместить.
Когда четко разделяешь – это детское, а это взрослое. Взрослое – выясняю с другим по-взрослому. А детское – выясняю с собой. Только с собой.

И еще немножечко.

Дети – прекрасны. А вот наши внутренние дети, те, что раненные, ужасны.

Их необходимо держать в тайной комнате, а не светить ими наружу, потому что за древностью лет они превратились в драконов. И тогда мы надеваем белое пальто, превращаемся в мстительных фурий, гнусных манипуляторов, самоутверждающихся якобы-взрослых, в глупых интеллектуалов, в отвратительных вампиров- жертв, во врущих добряшек, ненавидящих всех за то, что они не делают ему того же, что делает для них он.

Этих драконов необходимо держать в узде. Иначе они своим пламенем сжигают то – что есть в реальности.

Держать в узде, но не убивать. Любить. Заходить к ним потихонечку, когда триггеры и маркеры снаружи открывают нам новым ключом старую дверь, и дракон просыпается. И пытаться совладать с ним – оседлать. Погладить. Приручить.

И еще одно понимание мое. У меня четверо детей. Этого много. И этого мне достаточно. Я никому больше не мама, какие бы прекрасные теплые тексты я ни писала, и как бы бережно свои вебинары я ни вела.

Те разовые конфликты, которые случались у меня с клиентами, всегда на почве “тяжелого сердца”, это когда они путали мою бережность и поддержку с родительской ролью. И пытались наказать меня и призвать к ответу, со всем ощущаемым ими правом и яростью. И наталкивались на отпор. Сочувствие, но не желание брать на себя это. Возможно, вы чувствовали даже ответную злость. И она правомерна. Потому что в этом месте нарушили мои границы – пытаясь поставить меня в тот круг близости – в котором я не должна находиться в их жизни, и сами влезть в тот круг, в котором у меня мои дети. Я точно знаю, кто родился у меня из матки и кому я реально должна.

Злость также за то, что меня не видят. Потому что пока человек не видит самого себя, ожидая этого от другого, он не способен увидеть и другого.

И только когда мы видим себя, появляется возможность видеть реальность: в которой нет на свете ни одного Бога, кроме Бога. И каждый человек – человек, со своими чувствами и бэкграундом. И даже тот, кто в детстве был для нас Богом, тоже не Бог, а всего лишь человек.

И в этом признании – много одиночества. Опоры только на себя. Отсутствие родителя. Способность выносить это без защит и не разрушаясь. А это и есть взрослость.

Трудная правда. Но сколько же силы в правде. В единственном, что позволяет жить в реальности. А значит, иметь силу.